Сайт общественно-политической газеты "ТРИБУНА" Динского района Краснодарского края
Наша духовная жемчужина
17.11.2014 15:27
Экзотика перед кинотеатром
19.11.2014 16:05

Страница из жизни Ивана Афанасьевича

Страница из жизни Ивана Афанасьевича

В номере газеты «Трибуна» за 28 октября 2014 года в статье Екатерины Бусыгиной «Ветеран живет рядом» были приведены очень веские цифры: «В Динском районе проживают 175 участников Великой Отечественной войны, 12 «блокадников», около 1000 тружеников тыла».
Последние свидетели
Я с уважением и почтением отношусь к ветеранам войны и к тому, как в районе хранят и берегут историю. Но где «дети войны»?! Есть ли сведения о них? К сожалению, статус «дети войны» не определен. Государство еще к этому не готово. Их в России, по неофициальным данным, 2 миллиона 300 тысяч человек. На помощь «детям войны» потребуется 112 миллиардов рублей в год. Но сегодня общество может и должно поддерживать их хотя бы морально! Обратить на них внимание. Сделать поименный список, собрать всех в единую районную общественную организацию «Дети войны», выдать удостоверения.
Так, кто они, дети войны? Живые свидетели ужасов военного лихолетья. Последние свидетели…
Дети войны не играли в игры. Они знали изнурительный труд, голод, холод, пробирающий до костей, страх, потерю родных. Война многим из них помешала получить среднее и высшее, а некоторым и начальное образование, профессию, о которой мечтали. У них не только детство враги отобрали, но и «ельцинисты-гайдаровцы» аннулировали советские сбережения, скопленные на «черные дни», или, как я называю, «гробовые». Это поколение выделяется особой нравственностью, поэтому среди них так много талантливых и духовно стойких людей. Мне довелось подружиться с одним из представителей этого уникального поколения – Иваном Афанасьевичем Василенко, фотографом Динского района. Он – мой наставник и учитель в работе с фотокамерой. А началось все с журнала «Дело. Общество. Деньги», на глянцевой обложке которого великолепные портреты героев жатвы, спорта, Великой Отечественной войны. На них хочется смотреть. Работа мастера. Здесь же редакция журнала выразила благодарность за оказанную помощь в подготовке номера Ивану Василенко, фотографу Динского района.
Черное солнце
– Я себя помню с того момента, когда началась война. Мне было пять лет. В колхозе висела радиоточка (черная тарелка), которая известила о начале войны. Будучи ребенком, я не понимал, что это значит, почему все женщины вдруг заплакали, а мужчины стали суровыми, – говорит Иван Афанасьевич. – У меня в это время умерла мама. Лица ее не помню, но помню, как она лежала в кровати. Около кровати висела лозинка. Вы вообще-то знаете, что такое лозина? Меня ею воспитывали.
– Знаю. Меня тоже воспитывали, только ремнем, офицерским.
Имя матери маленький Ваня не знал. Об отце никогда не слышал. Умирала мама в чужом доме, в станице Старомышастовской. Сестра погибла. Брат – на фронте. Солнце, которое ему дарила мать, закатилось и стало черным, как радиоточка, принесшая весть о войне. Начались пасмурные дни сиротства. Маленький Ваня иногда убегал в сад, падал в траву между зарослями малины и там давал волю своему недетскому отчаянию. Это было его тайное место, где он спасался от горя и обид военного времени. Его никто не хотел брать в семью. И только сердобольная станичница Даниловна (так ее все звали), у которой было своих двое детей, сказала: «Где двое, там и трое. Иди к нам».
Оккупация
В станице начали рыть окопы, а Ваня с Даниловной вырыли огромную яму в саду. Притащили в нее перину, чтобы ею укрываться во время бомбежек. Жили они далеко от центра, поэтому гитлеровцев на постое у них не было, немцы партизан боялись. Приходили днем, притаскивали свиней, кур и резали у них во дворе. Даниловна детей прятала.
– Я боялся винтовок, пистолетов, боялся на них смотреть. Знал, что из них убивают, – вспоминает Иван Афанасьевич. – Но однажды любопытство мальчика взяло верх. Увидел немецкий автомат на окошке, взял его дрожащими руками (он показался мне очень тяжелым) и представил, как я буду расстреливать фашистов, если они сунутся в дом. Неожиданно дверь в комнату резко распахнулась. Поток яркого солнечного света ослепил меня. Ничего не вижу. В хате полумрак, так как ставни всегда закрыты. Потом пинок кованого сапога под зад, и я очутился во дворе…
Тот немец, по-видимому, не был законченным нацистским ублюдком. Он не убил мальчонку. Он не хотел воевать. Даниловне показывал фото своих детей. На дверях их дома написал: «Typhus» – и просил не стирать. После этого фашисты дом обходили стороной. Спали на печке все вместе. Обуви не было. Летом босиком, зимой – в резиновых сапогах, склеенных из автокамер. Вставляли туда соломенные устилки, чтобы теплей было и не спадали с ноги. Ваня работал в полеводческой бригаде. Возил пшеницу на бычках, а дети постарше – на лошадях. Собирал клопа-черепашку.
Детдом
Осенью 1943 года дети Даниловны пошли в школу, а Ивана отправили в детский дом. В какой, не помнит. Помнит, что водили их на речку Зеленчук. Добирались долго. В детдоме их отмыли в бане, остригли налысо, дали чистые рубашки с чужого плеча и штанишки большего размера. В предзимье ребятам подбирали теплую одежду. Трижды изношенная и истертая, в основном фланелевые курточки вместо пальто. Спали на полу валетом, по 200 человек.
Представьте детский дом поздней осенью. Мрачная дождливая погода, недостаток освещения. В ожидании сидят дети. Тоска. Тоска и горечь. Дети ожидают ужина. Не стучат ложками, не топают ногами, не толкаются. Длинный дощатый стол, по сторонам – скамейки. На стене чуть тлеет керосиновая лампа. Стол уже накрыт. Хлеб съедается сразу. Потом то, что в тарелке, но уже без хлеба. Перед обедом мальчики постарше цеплялись за окно столовой и считали, какая по счету горбушка хлеба. Седьмая. Значит, сяду у седьмой. Дети думали, что в горбушке больше хлеба. Есть хотели всегда: и днем, и ночью, и во сне. Ходили дети с огромными животами. Могли съесть ведро супа, потому что в нем ничего не было.
– В поле стояли кукурузные снопы. Мы залазили внутрь, выискивали зерна и жарили их на костре на жестянке, – рассказывает Василенко. – Она не успевала даже прогреться, как мы ее заглатывали.
Ванечка появился в детдоме слабым и исхудавшим. И, видимо, таким своим видом вызывал сострадание. Молоденькая воспитательница симпатизировала ему. В матери она по возрасту не подходила ему, но Ване казалось, что он ее ребенок. Ее мать работала на пекарне, и она посылала мальчика к ней за хлебом для всех ребят.
– Пока я нес хлеб, голова кружилась от его свежеиспеченного запаха. Я украдкой отламывал припек (если он был), клал в рот и наслаждался, не глотая, – делится пережитым герой нашего материала. – По праздникам нам давали рюмочку семечек.
Школе уделяли мало внимания. Трудовое воспитание! Были свои огороды. Сажали морковь, свеклу, картофель. Их надо было сторожить, ибо голод не знал нравственных границ, и часто еще не взошедшую
картошку могли выкопать другие.
– Нас, 7-9-летних, обязывали брать шефство над малышами. Мне поручили двух девочек. Одна – немая. Они любили вышивать. Я им сделал иголки из колючек ежа, а себе – из проволоки, которой пришил карман к штанам. Прорезал дырку, нашел лоскут и сделал себе карман. Я старался быть аккуратным и опрятным, с оторванными пуговицами не ходил, длинные рукава подгибал.
Эта подтянутость и серьезность в одежде остались у Ивана Афанасьевича по сей день.
Открытая рана
Он рос тихим, неразговорчивым. Ему не хотелось говорить. А когда пели песню «Священная война», не пел только Ваня. Песня очень сильно действовала на него. И сегодня эта мелодия стала частью его жизни, как гимн мести и проклятия Гитлеру.
Иван Афанасьевич ничего не может забыть. Для него воспоминания – все равно, что открытую рану задеть.
В 14 лет девочек, в 15 – мальчиков из детдома отправляли на «производство».
– Это слово вызывало у нас чувства горести и смятения, – вспоминает Василенко. – Мы знаем, что сюда уже никогда не вернемся.
На «производство» провожали всем детским домом. Иван попал на шахту в Новошахтинск. Сначала учился в ГПШ (горно-промышленная школа). После школы работал в шахте крепильщиком, потом машинистом электровоза. Возил вагонетки с углем. Жил в общежитии. Кормили в столовой. В клубе научился танцевать. У него это неплохо получалось, особенно вальс. Велико ли жалованье у шахтера-машиниста? Было достаточным, чтобы купить фотоаппарат «Смена». С тех пор с ним не расстается. Занялся фотографией, и это увлечение стало его профессией.
Дальше – армия, целина, медаль за освоение целины, женитьба, семья, но это уже взрослая жизнь и другая история.
Послесловие
В душе Ивана Афанасьевича постоянно живет огромная, негаснущая тоска по родительской ласке, которой он, осиротев в пять лет, не запомнил, тоска по отчему крову над головой, которого никогда не было в его жизни. Он спал на клейменных подушках и укрывался одеялом с казенным клеймом в детдоме, в армии, в общежитии, на шахте.
Война… Она занозой засела в сердце Вани, Ивана, Ивана Афанасьевича.
Светлана ЗАДОРОЩЕНКО.
Фронтовая дочь.
Станица Пластуновская.