Жизнь, чистота, милосердие…

Жизнь, чистота, милосердие…

А девушки и женщины с красным крестом на белой косынке – символ всех этих качеств вместе взятых. Великая Отечественная война с фашистами явила миру пример массового героизма советских женщин в защите Родины.
Девчонки 1941 года
Вот сидит передо мной одна из них – ветеран войны, операционная медицинская сестра, динчанка Юлия Георгиевна Юрченко (Мегалинская). Попросила ее надеть пиджак с орденами и медалями для фотографии. Застеснялась. Смутилась. Сын помог. Орден Отечественной войны второй степени, медаль «За боевые заслуги», медаль «За Победу над Германией», которую участники Великой Отечественной войны считают главной и самой дорогой.
Полевой эвакопункт, где увидела страшное лицо войны Юля, развернулся в пределах тылового района 10-й Армии 2-го Украинского фронта, имея в своем составе хирургические, терапевтические, инфекционные полевые подвижные госпитали, эвакоприемники, санитарный транспорт, прачечные, склады.
Чем же занималась Юлия Георгиевна Юрченко в 75-ом эвакоприемнике, входившем в состав действующей Армии с 1.09.1942 по 9.05.1945 годы? Какие они были, девчонки сорок первого? Вот об этом и многом другом мы с ней говорили больше четырех часов.
Село Матвеевка Духовницкого района Саратовской области, 1941 год. После
10-го класса Юля работает в колхозе учетчицей. В детекторном приемнике поймали волну и услышали, что началась война. Затем началась мобилизация мужчин и женщин 1921 года рождения.
Родина-мать позвала матерей… (1942 год)
– Юля! Ганьку забрали на фронт!
– Как? У нее же двое детей?
Юле стало стыдно, и она отправилась к военкому проситься на фронт.
– Ты такая маленькая, такая худенькая. Да и лет тебе маловато. Ну какая ты вояка?!
Но все же через два дня ее призвали.
– Я добровольно пошла на фронт. Как было не пойти? – говорит Юлия Георгиевна. – Нельзя было не пойти. Вот Ганя ушла, у нее двое детей. А я? Только на фронт. Другой мысли не было.
За призывницами приехал «покупатель» – так называли тех, кто приезжал из частей за новыми людьми. Он был ранен. Посмотрел на девушек и говорит военкому: «Такие молодые, 18-летние, неопытные. Куда вы их отправляете? В мясорубку? Их же в первый день не станет».
Ехали на пароме до Саратова на пересыльный пункт. Потом – на поезде. На какой-то станции высадили, куда-то привели. Дали по два котелка с супом и кашей. Девочки съели все сразу. Оказалось, что это была норма на сутки. Опять поезд до станции Поворино.
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод…
(Юлия Друнина).
Что знали они о войне?
Слушаю я Юлию Георгиевну и пытаюсь представить, как грузятся в прокуренные солдатами теплушки девчонки, подстриженные под мальчиков, одетые в одинаковую форму, как неуклюжи, нелепы в толстых шинелях не по росту, как стесняются слез провожающих. Как же. Они на фронт едут! Что знали они о войне? А что можно знать о войне в 17–18 лет? Ехали, смеялись, пели песни. До первой бомбежки. Да под нары все и залезли. Страшно стало. А потом сидели подавленные, растерянные, испуганные.
Прибыли на место. Разместились в землянках. Вниз вели земляные ступеньки.
В землянке было темно, сыро, пахло дымом; черные земляные стены и пол… Спали опять-таки на земляных нарах. Постелей не было. Шинель – и подстилка, и одеяло, и подушка. Не сразу и нелегко давалась Юле солдатская наука. Очень трудно училась различать знаки отличия. Еще были ромбики, кубики, шпалы, и вот сообрази, кто там по званию. В первый же день Юлю назначили дежурной по землянке. Она должна была принести керосин и стакан (сплющенная гильза) для освещения. Что такое стакан, где его брать – не понятно. Не нашла. Замком взвода отчитал старшину, почему он девушек должным образом не проинструктировал. Старшина выругался и ушел. А девчонки, напуганные, прижались друг к другу и уснули. Вояки!
Обугленные танкисты
Настоящая фронтовая служба у нашей героини началась в 75-ом эвакоприемнике. Вначале было трудно. Старшина кричит: «Поправь раненому шину. Подай утку». Юля не знала, что это такое. Начала под кроватями живую утку искать. Обед. Перепутала номера пищевых столов (диет) раненых. На раздаче кричат: «Рохля! Откуда ты такая бестолковая?»
– Я расстраивалась, что у меня ничего не получалось.
– Плакала?
– Нет. Я старалась. Да и некогда было плакать. Раненые прибывали нескончаемым потоком в перевязочную, потом на сортировку. Меня научили скручивать стираные бинты, делать марлевые тампоны, бинтовать.
После всех этих вводных курсов Юлю перевели в операционную хирургической медсестрой. Здесь у нее получалось все. На Курской дуге к ним стали поступать раненые танкисты. Страшно было смотреть – все обугленные. Была изнуряющая жара. И поэтому только что прооперированных сразу отправляли в полевые госпитали. И все это под грохот тяжелой артиллерии, воздушных боев, дымовой завесой. Бои были жестокие, раненых много.
– Мы не спали сутками. На войне самым трудным было сон побороть. Изо дня в день недосыпать приходилось, и наступал такой момент, когда собой уже не владеешь. На себя не было ни минуты. Только раненые и раненые в глазах. Запах крови. В глазах темно. Падаю в обморок. Приводят в сознание, и только слышится: «Скорей! Быстрей!» Три года никто не подменял и не сменял меня. Поначалу я рыдала навзрыд, жалко было ребят. Но однажды мимо проходил командир и как накричал на меня: «Прекрати хлюпать! Выбьешься из сил, а раненых много».
О счастье и любви
Передо мной 92-летняя женщина. Хрупкая, миниатюрная, как статуэтка. Заглянув в ее голубые глаза, я увидела светлый мирный взгляд, чистую душу, изболевшуюся памятью о войне. Я смотрю на ее руки, как они волнуются, движутся и теребят батистовый платочек, приколотый к рукаву булавкой. Даю ей выговориться, время от времени задавая вопросы. Ей рассказывать тяжело, а мне мучительно слушать. Ей тяжело уходить от этой памяти и возвращаться в наш мир.
– Юлия Георгиевна! А на войне вы влюблялись?
– Нет. Некогда было. Какая любовь? Вокруг раненые, стоны, крики, мертвые с желто-зелеными лицами. Ну как можно думать о счастье? Душа рвалась. Я не хотела сочетать любовь с этим. Мне казалось, что здесь любовь погибнет мигом…
Свою любовь Юлия Георгиевна нашла после войны в Краснодарском мединституте и на всю жизнь.
…Юлия Георгиевна возвращается в 1942 год. Харьковская операция завершилась окружением наступательных сил Красной Армии. Харьковский котел. Окруженная группировка советских войск была практически уничтожена.
– Мы получили приказ эвакуироваться. Раненых – кого погрузили, а кого нет. Нет машин, нет людей. Все ушли. Приказали некоторых раненых оставить «на попечение». А я не могла бросить четырех тяжелораненых бойцов, и мы вместе с санитаркой Черноусовой остались с ними. Приходит председатель сельсовета: «Скоро здесь будут фашисты. Вас окружают. Уходите. Я вам дам двух ездовых коней. Увозите раненых».
Девушки плотно уложили ребят, укутали их в плащ-палатки. Шли пешком рядом с повозками. Середина февраля. Распутица. Кругом вода. Валенки намокли, разбухли. К ночи ударил мороз. Валенки задубели от нестерпимого холода вместе с ногами. Сколько времени так шли, она и не помнит. Не ели, не пили. Раненым давали хлеб и воду. Бесконечный камыш с обеих сторон от ветра шумит! Шумит!
– Когда вы догнали свою часть, сдали раненых, вам хоть объявили благодарность? Это же подвиг!
– Нет. Отступали. Суматоха. Неразбериха. Не до того было. Да и не до нас. Мы-то раненых сберегли, а свои ноги отморозили. Криком кричали от боли. Ноги, как стекло. Думали, что ампутируют. Не знаю, как звали председателя сельсовета, как звали раненых, но я очень благодарна ему и ездовым за помощь, и за терпение – раненым. Только вот камыш тот до сих пор в ушах шумит…
– Страшно было?
– Страшно было не то, что тебя убьют, а то, что умрешь, не узнав жизни. Это было самое страшное. Мы шли умирать за жизнь, а сами толком-то и не знали, что такое жизнь.
Юлия Георгиевна вдруг замолкает. Молчание ее ощущается, как будто я его слышу. Ей тяжело. Надо передохнуть. Выручает сын Валерий Октавиевич, приглашает на веранду к чаю.
Были и «тетушки-западенчихи»…
Фронтовой медсестре есть что рассказать о войне: как их били озверелые бандеровцы в Карпатах ночью безоружных; как «тетушки-западенчихи» с улыбкой и с «добро пожаловать в наш дом» угощали их и бойцов свежей, пахнущей ванилью выпечкой, а на утро в их домах находили мертвых красноармейцев; как у молодой доверчивой Юлии украли целую машину с мед-
имуществом (мародеры) и за это ее посадили на гауптвахту, где она объявила голодовку, и как ее спас от трибунала замполит, расследовавший эту неприятную историю с машиной и восстановивший справедливость. Все помнит, что было с ней. Что «гвоздем в душе» сидит…
Запах сирени 1945 года
– Победа! Вот он, долгожданный день. В этот день нам дали поспать на один час больше. Сияние весеннего дня, запах сирени… Даже природа чувствовала, что в человеческих душах творится. Полные ликующей толпой улицы чешского города Нового-места-над-Вагой. Нельзя не петь в такое утро. «Юля, запевай!» – радостно кричит замполит.
А в палате осталось пять тяжелораненых: один без нижней челюсти, другой без обеих ног, третий – без рук, а у остальных семьи погибли. Куда им идти? Кто их ждет?..
Но ей, молодой фронтовичке, надо было начинать новую, женскую жизнь: опять научиться носить легкое платье, туфельки, выйти замуж, родить дочь и сына. Что она и сделала. Только ко всему этому Юля окончила медицинский институт и проработала врачом еще много-много лет.
Послесловие
Перед уходом Юлия Георгиевна вручила мне несколько листов с воспоминаниями. Когда дома я стала их просматривать, то обнаружила, что на всех пяти листах было написано одно и то же пять раз, то, что она запомнила, вынесла из смертного ада, то, что она сильнее всего ощущала в силу своих моральных и физических нагрузок-перегрузок войны. Она понимает, что человеческая жизнь не бесконечна, и продлить ее может только память.
Светлана ЗАДОРОЩЕНКО.
Член творческого союза «Лира».