Только не снись мне, война…

Только не снись мне, война…

1949 – 1952 годы

Далекий 45-й год

Стал годом моего рожденья.

Ах, мама! Твой морзянки код –

Он вновь в моем воображеньи.

Особый счет

Я родилась в последний год войны, в январе 1945-го года. Окопы еще не успели зарасти, солдатские траншеи, блиндажи, разбитая техника и разрушенные дома, зияющие черными дырами, – все это в моей памяти, все это своим смертным дыханием коснулось моего детства. Я все еще принадлежу к поколению, у которого особый счет к войне. Мой род немногочисленный. Моя мать Нина, радист-кодировщик, ее два старших брата, мой отец Петр, штурман ночного бомбардировщика, его старший брат и младшая сестра Александра –

все они были в действующей армии, и все они вернулись с фронта живыми, кроме папиной сестры Саши. Она погибла в Кенигсберге через полгода после Победы. Молодая, счастливая ехала с войны к нам, к своему брату и моему отцу. После Кенигсбергской операции в апреле 1945 года в этом городе оставалось еще много недобитых предателей, полицаев, эсэсовцев. Только пленных фашистов – 92 тысячи… Жизнь Саши оборвалась от рук фашистских нелюдей…

Дед моего мужа Анатолия по материнской линии Михаил Кобышъ, агроном, умер в

1945 году – последствия оккупации. Его брат Сергей пропал без вести в 1942 году. Он был художником, и некоторые его картины висят в художественном музее Краснодара. Вот такой наш с мужем счет к войне.

Первые похороны

Помню своего соседа дядю Павлика, который пришел с войны без обеих рук. На одной был протез ярко-желтого цвета. Я подглядывала по утрам, как он умывается своими обрубками, а вечером мать ему наливала рюмку, он выпивал, плакал, стучал по столу: «Война! Проклятая война!»

Мальчик с нашей улицы подорвался на прикрытой мхом мине. Это были первые похороны в моей жизни. Маленький гроб, лицо, прикрытое марлей, и душераздирающий крик матери. Через некоторое время два маленьких брата-армянчонка залезли в подвал и стали крутить отверткой гранату, которую нашли в своем дворе. Взрыв потряс дом. Другой мальчик Андрей, мой одногодка, тоже что-то ковырял. Я прибежала на взрыв первая. Ужасающая картина: под цветущей яблоней лежит Андрей, смотрит на меня, хватает воздух ртом, а кишки лежат рядом на земле. Дома никого нет, все на работе, а я наедине с ним. Я потом очень долго боялась оставаться дома одна. Образ Андрея везде преследовал меня. Осталась лишь фотография «Ребята с нашего двора», сделанная и подписанная его старшей сестрой.

Танковый мост и «секретики»

А еще вши. Запах керосина сопровождал меня всюду и везде. Мама стригла нас (троих дочерей) «под мальчика». Даже в красноармейской столовой, где нам крутили кино, стоял этот запах. Мы, дети, не пропускали ни одного фильма. Знали наизусть «Чапаева», «Если завтра война», «В шесть часов вечера после войны», «Таня». Электричества не было, кино крутили с помощью движка. Придя поздно после этих фильмов, под глубоким впечатлением, ложилась спать и шептала: «Только не приснись мне, война!»

Помню много разбитых танков. Из них сделали мост через бурлящую реку. По ним летчики ходили на службу. Мы в них залазили, играли в войну. Красноармейские каски находили повсюду: в лесу, в развалинах дома, на кладбище. Таскали в жестяных коробках ордена и медали своих родителей. Играли с ними. Была игра «Секреты». В ямку складывали орден или медаль, какую-нибудь стекляшку или бусинку, накрывали прозрачным стеклышком, сверху присыпали землей, мхом и искали друг у друга. Если найду – мое. До сих пор удивляюсь, как папины ордена сохранились. Среди них два ордена Красной звезды. Был такой период времени после войны, когда фронтовики были не в почете, и они не надевали ордена.

О маме

Мы очень любили маму. Она нам шила тряпичные куклы, пальто, костюмчики, шапки из папиного обмундирования и отреза шинели. Столы нам заменяли чемоданы, накрытые скатертью. А их было много, так как отец продолжал летать после войны, и мы часто переезжали с одного места службы на другое. Остался страх перед поездом. Вагоны брали штурмом. Грузились даже через окна. Страхов много разных натерпелись. Но был один страх – не послушаться маму, не сделать то, что она просила. Мы даже не представляли, как это можно ее не послушаться! Вот такая моя драма детского послевоенного бытия.

Нас всех тогда воспитывали в духе патриотизма, особенно если речь шла о Великой Отечественной войне.

Магда Кайса

Детство прошло. Я с мужем и двумя детьми живу в Будапеште (Венгрия). В один из дней беру билет до Армавира. И вдруг из окошечка кассы ко мне обращается немолодая женщина и на русском языке просит меня не уходить. Мы встретились в фойе вокзала. Она начала сбивчиво рассказывать, что в Армавире живут дети Героя Советского Союза И. С. Ельцова, за могилой которого она ухаживает. Это была венгерская медсестра Магда Кайса. Она перевязывала раненых советских матросов Дунайской флотилии в дни боев с фашистами на улицах Будапешта. Последующую свою жизнь Магда посвятила увековечиванию имен советских воинов, погребенных на венгерской земле. Десяткам советских людей она помогла отыскать и посетить места, где покоится прах их братьев, отцов, сыновей.

В Армавире я отыскала детей Ельцова. Встретилась с ними. Ночь напролет мы читали письма их отца, рассматривали фронтовые фотографии, которые дочь Галина бережно хранит. А я в свою очередь рассказала о Магде Кайсе, о пионерском отряде в русской школе, носящем имя Ельцова, классным руководителем которого я была, о том, как мы ездили на русское кладбище Керепеши возлагать цветы к могиле Героя. Привезла им фотографии пионерского сбора с Магдой Касой. Дочь Ельцова Галина включила музыку Шопена, волнующая, щемящая сердце мелодия которого навеяла нам грусть, тоску, слезы. Опять – война, и мы все трое – дети войны.

Война стала общей биографией – целого поколения военных детей. Мы, дети войны, последние по причастности к ней.

Светлана ЗАДОРОЩЕНКО.

Член Союза «Лира».

Станица Пластуновская.