О русской душе и послевоенном детстве

О русской душе и послевоенном детстве

Мой отец Петр Евстигнеевич Проклин, младший лейтенант, штурман экипажа 900 РНББАП 313 Бежицкой авиадивизии, громя фашистскую нечисть, дошел до Кенигсберга, ныне Калининграда. В этом городе в декабре 1946 года родилась моя средняя сестра Людмила.

После освобождения Кенигсберга сюда потянулись переселенцы, ведь земли  Восточной Пруссии пустовали. Сюда ехали беженцы с разоренных вермахтом земель СССР потому, что здесь наше правительство давало им корову, жилье, подъемные.

Поначалу между оставшимися в городе немцами и переселенцами царило недоверие. Отношение к немцам было негативным. Советские дети колотили немецких, но тем и велик наш русский народ, что мы, в отличие от фашистов, достойно относимся к побежденным и не воюем ни с женщинами, ни с детьми, ни со стариками.

Мои родители жили в бывшей немецкой квартире. Когда родилась Люда, папа нашел детскую коляску с занавесочками и детскую деревянную кроватку. Это то, что я запомнила из рассказов моей мамы, Нины Васильевны.

Мама нас, троих дочерей, приучала к идеальному порядку в доме, шкафах, к цветам в вазах на столах. Зимы 1946-1947 годов были особенно холодными и голодными. Но папа получал летный паек, и мы выжили. Мама, хотя сама весила 42 килограмма, сжалившись, помогала и немке чем могла.

После капитуляции дивизий вермахта в Кенигсберге 9 апреля 1945 года советские бойцы обнаружили в городе десятки тысяч голодных немецких детей-беспризорников в возрасте от 3 до 14 лет. Их называли «вольфскиндер» (дети-волчата). Их родители либо бежали из города и потеряли их в неразберихе, либо погибли во время бомбардировок союзной авиацией и уличных боев. Многих взяли на воспитание литовские крестьяне, других отправили в детские дома, некоторых усыновили советские переселенцы.

В 1949 году отца отправили служить на Сахалин. Детская память особая, цепкая. Многое помню из сахалинского детства. Часто выла сирена по ночам, оповещая военный городок о тревоге. Еще продолжались отдельные террористические вылазки японцев, натовских пособников фашистов. Мне до сих пор снится один и тот же сон, как мы с мамой и сестрой сидим в бетонном сыром подвале. Передо мной старик с длинной бородой в военной шапке без звездочки, в бугристых корявых пальцах которого горит толстая свеча.

Сокол. Сахалин. Жили в японских бараках. Вместо пола – толстые соломенные маты. Кран с водой торчал прямо из кухонного стола. Печное отопление. В комнате была высокая печь (в стене), обитая черным металлом, и высокая лестница с балясинами из черного дерева на второй этаж. На втором мы не жили. Он был закрыт и отделен от первого этажа бумажным потолком для сохранения тепла.

Бабушка работала в госпитале поваром. На работу ходила ранним утром вдоль реки. По тропинке и у опушки леса собирала белые грибы, а рыбаки давали ей красную икру. Во время нереста горбуша идет по реке вверх против течения. Вода прозрачная, мелкая, бурливая, видны спинки этих рыб. Мужики их били острогой в спину. Икру выбирали, а тушки бросали. Весь берег был усыпан тушками красной рыбы. Бабушка солила икру в больших банках. Сестра Люда ела ее ложками, а меня тошнило при взгляде на икру.

Ходили с Людой в лес. Мама давала нам по солдатской кружке, в которую мы собирали чернику. Руки и рот всегда были черными от ягод. По утрам мама давала нам по столовой ложке рыбьего натурального жира. Сопки, тайга, клюква, черника, грузди, яркие крупные цветы – природа очень красивая.

Ново-Александровка. Сахалин. Там стоял полк в лесу. Сколько разбивалось летчиков! Врезались в сопки. Хоронили тут же в лесу.

В лесу сделали кинотеатр. На срубленные деревья, пеньки, по возрастающей положили доски, повесили экран. В основном были фильмы про войну. Я боялась их смотреть, затыкала уши, когда бомбили. А перед тем как уснуть, шептала сама себе: «Только не приснись мне, война».

Светлана Задорощенко.

Фронтовая дочь.

Станица Пластуновская.