Сайт общественно-политической газеты "ТРИБУНА" Динского района Краснодарского края
Уважаемые работники и ветераны налоговой службы!
01.07.2017 08:03
Что? Где? Когда?
04.07.2017 12:06

Что ели? «Кашку»!

Что ели? «Кашку»!

Мое раннее детство, которое пришлось на годы Великой Отечественной войны, я провел в кубанском железнодорожном городе Тихорецке.

Там, в возрасте четырех лет, самостоятельно научился читать и писать печатными буквами по выученной наизусть «Сказке о царе Салтане» Пушкина, так что мой первый учитель словесности – великий русский поэт. А первый наставник в изобразительном искусстве – тоже известный доныне талант: «Сказка» была иллюстрирована рисунками художника Билибина, который скончался в Ленинграде во время блокады.

Под стать им и первый запомнившийся кинематографист Эйзенштейн. Его фильмы мы смотрели в маленьком кинотеатре на детских сеансах. В «Иване Грозном» есть эпизод с отравлением «хорошей тети», и мы взволнованно кричали: «Не пей! Не пей!!!», на что добрый дядя-киношник на протяжении эпизода отравления своей рукой закрывал амбразуру кинобудки. Вечером дома при свете керосиновой лампы я показал маме и сестрице-первокласснице, как жутко выглядит огромная черная тень царя Грозного.

Другой фильм Эйзенштейна «Александр Невский» помнится сценами битвы русских воинов с тевтонцами и музыкой Прокофьева. После просмотра этого фильма мы, дошкольники, разыгрывали на речке Тихонькой эпизод легендарной брани. «Русичи» сражались под красным стягом с песней из фильма «Вставайте, люди русские, на славный бой, на смертный бой! Вставайте, люди русские, за нашу землю честную!». Штандартом «тевтонцам» служил рогатый коровий череп, насаженный на шест. «Рогачи» орали дикими голосами: «Русиш! Хэндэ хох!», что значит «руки вверх» (это, конечно, наша отсебятина). Так как никто не хотел быть тевтонцем, тянули жребий. Зато в роли «рогачей» не шли на поддавки, яростно сражались, чтобы победа русичей была честной. Боевой задачей русичей было не пустить «рогачей» из речки на берег.

Там же, на берегу речки Тихонькой, мы выкапывали золотистую слюду размерами с ладошку. И однажды вырыли спрятанный кем-то разобранный немецкий автомат-шмайсер. Пытались собрать, но «тямы не хватило», и мы перепрятали этот трофей. Но кто-то выдал нашу военную тайну. И когда моя мама узнала о страшной находке, она заставила выкопать шмайсер, обмотала его множеством тряпок и понесла сдавать в милицию. Там спросили: «Зачем столько тряпок?» «Чтобы не выстрелило». Сержанты грохнули от смеха, хотя своеобразная логика в этом есть: тогда опасными были даже детские игрушки, соединенные с взрывателем мины. Настоящих игрушек у нас в то время не было: война, не до них, все делалось для фронта, для победы. Поэтому мы использовали с детской фантазией подручные материалы. Я, например, строил город из пустых коробок от противотанковых мин: смастерил четырехскатную крышу и круглый «лаз», как у дольмена. Окошки тоже круглые, рисовал мелом сам.

Там же, в железнодорожном городе Тихорецке, я любовался произведениями промышленного дизайна – паровозами ИС, завоевавшими Гранд-приз Парижской Всемирной выставки 1937 года «Искусство и техника в современном мире». Этот могучий сверкающий локомотив с огромными колесами, выше роста высокого человека, казался мне живым, когда, пыхтя горячим паром, начинал двигать стальными мускулами-дышлами. Само название паровоза ИС, что значит Иосиф Сталин, было символом Победы.

Под стать могучему локомотиву и высоченная краснокаменная водонапорная башня. Из нее торчал огромный «хобот», откуда могучим водопадом лилась вода в паровозные тендеры. С уходом эпохи пара эту башню неузнаваемо переделали, срубив с нее так называемые архитек­турные излишества. И Тихорецк лишился одной из своих достопримеча­тельностей. Зато на станции «Пластуновка» в Динском районе подобная башня сохранилась, хоть и в изуродованном виде. Но даже в таком состоянии восхитительно это произведение безвестного зодчего.

Детсадиков в то суровое военное время в городе не было. Поэтому мы сами играли в русские народные игры: «жмурки», «ручеек», «каравай», «третий лишний», или в самоделки: паровозики, самолетики, воздушный бой. Летом купались в мелкой речке Тихонькой, которая кишила пиявками. И чтобы эти кровопийцы отцепились, приходи­лось посыпать их дефицитной в то время поваренной солью. Кстати, соль тогда была немолотой, такие крупные желтоватые, горьковатые на вкус, кристаллы. На речке мы загорали дочерна и строили из глины, ила и палок довольно крепкие крепости, а из веток – шалаши, спасавшие от пекла. Так что были и в годы военного лихолетья детские радости: солнце, воздух, вода! Вода в речке тогда была чистой. И плавать умели все, хотя бы по-собачьи. Еще одно интересное занятие: смотреть на стоявшие на многочисленных путях эшелоны с военной техникой, хотя родители нам не разрешали ходить туда, и вооруженные охранники прогоняли.

С мая 1945 года через станцию «Тихорецкая» пошли поезда с нашими воинами-победителями: из открытых вагонов-теплушек не смолкали звуки гармошек и бодрых песен. А в День Победы, как могучий орган, гудели сирены всех заводов Тихорецка. Их гудки мы, дети, узнавали по голосам.

А холодной зимой я оставался один в четырех стенах и лепил из местной красной глины всякую всячину. Однажды в крышке от большого чемодана создал горельеф паровоза ИС в ракурсе три четверти (в полуповороте). Мама с гордостью показала этот опус нашему соседу-железнодорожнику. Тот, разобравшись в сплетеньи шатунов, именуемых дышло, с удивлением сказал: «А эта штука могла бы поехать. Будет ваш малец конструктором». Впоследствии я им действительно стал, но конструировал радиоэлектронную аппаратуру.

И еще раз о кино. На детских сеансах мы смотрели стереофильмы через разноцветные очки. Теперь такое называют «в формате 3D» и выдают за новейшее достижение заокеанской мысли. Правда, из американского мне кое-что досталось: вельветовые красные штанишки с лямками и желтые сандалики – подарок к Первомаю от добрых людей.

А теперь о хлебе насущном: его выдавали по карточкам, по жесткой норме. И чтобы получилась точная норма, продавщица выкладывала на рычажные весы довески размером с кусочки прессованного сахара. Эти кисловатые, липкие довески казались мне тогда вкуснее мармелада, очень редкого лакомства. И однажды, в темный зимний день, когда мама была на работе, а сестра-первоклассница в школе, мне так захотелось есть, что я незаметно слопал не только довески, но и весь дневной паек, и свой, и мамин. И когда мама пришла с работы раньше сестрицы, я со стыдом и плачем сказал, что съел почти весь хлеб. Мама не упрекнула меня, но тоже заплакала и стала готовить из ничего горячую еду-бурду. Хорошо, что горячую, так как ни дров, ни угля у нас не было. Топили хворостом, который я, еще малютка, собирал в пойме речки.

Зато весной и летом было навалом подножного корма. Что ели? «Кашку», то есть цвет белой акации. Она была сладковата и так приторна, что на меня до сих пор аромат душистых гроздей действует тошнотворно. Ради более сытой жизни мы уехали из города, сначала на хутор, а потом в районный центр, где были две средние школы. Но и там с едой порой приходилось туго. Тогда мама говорила в утешенье: «ХОРОШО, ЧТО НЕ ВОЙНА».

В воспоминаниях матери Владимира Высоцкого есть такой эпизод: вернувшись из детского сада, Володя воскликнул: «Я знаю, что такое счастье. Это когда в садике дают манную кашу без комков!» В моем раннем детстве того же военного времени не было ни детсадиков, ни манной кашки. И счастьем были бы комки от этой каши…

 

Владимир КРОХА. Село Красносельское.